Экспозиция в Швейцарии расскажет о Рильке и России
В Берне в помещении Швейцарской Национальной библиотеки и в Цюрихе (музей «Strauhof Zürich») открылась уникальная выставка «Рильке и Россия»Внешняя ссылка. В Берне церемония открытия экспозиции прошла с участием федерального советника (министра) внутренних дел Швейцарии Алена Берсе, курирующего культуру.
Райнер Мария Рильке, знаменитый немецкоязычный поэт, одно из знаковых имен двадцатого века. Чтобы представить себе масштаб явления Рильке, обратимся к двум русским поэтам, тем более, что они — главные герои этой «лав стори». Борис Пастернак признавался, что во всем своем творчестве он только переводил и варьировал мотивы Рильке, «плавая всегда в его водах», и именно ему он посвятил свою автобиографию «Охранная грамота». А Марина Цветаева писала, что было только два современника, равных ей по силе, и страдала она по ним обоим, причем одновременно — по Рильке и Пастернаку.
Рильке и Россия
Так что судьба не могла не столкнуть их, их союз был предопределен. А если это предопределение можно как-то датировать, то мы попадаем в 1899 год. Москва, апрель, Пасха, вербный базар на Красной площади, звон колокола Ивана Великого. Сказочно-лубочной, с избушками, да крестами, да паломниками у врат храма является Русь двадцатитрехлетнему, нервному, очень впечатлительному, склонному к мистицизму Рильке. Именно после этой поездки рожденный в Праге австрийский поэт стал называть Россию своей духовной родиной, именно от этих впечатлений и переживаний вырастет позже близость с Цветаевой.
pic.twitter.com/WJIcfIgkpRВнешняя ссылка
— Igor Petrov (@ipigorpetrov) 13. September 2017Внешняя ссылка
Но не будем забегать вперед — за год до двадцатого века Марине семь лет, а в Москву и Петербург Рильке едет с бывшей пассией Ницше, ученицей Фрейда и автором книги-бестселлера «Эротика» в одном лице. Ее зовут Лу Саломе. Это по ее просьбе он поменял имя Рене, данное ему при рождении, на более мужественное Райнер. По возрасту Лу годится ему в матери, на этих правах, наверное, и переименовала юношу. Держась за руки они ходят по Арбату, а также по злачным местам и темным закоулкам, и прохожие с нескрываемым любопытством оглядываются на эту весьма эксцентричную пару.
В первый же день первой поездки в Россию (а их было две) Рильке вручает рекомендательное письмо от друзей из Германии профессору Училища живописи Леониду Осиповичу Пастернаку, отцу Бориса. Пастернака просили помочь наладить контакты, а особенно — познакомить с Толстым. Художник как раз готовит иллюстрации к «Воскресенью», часто встречается с Львом Николаевичем, и на следующий день путешественники уже приняты в Хамовниках. Еще одна встреча Леонида Осиповича и Рильке, через год, во вторую поездку на его духовную родину, — случайная.
Они пересеклись на Курском вокзале. Райнер Мария и Лу Саломе едут в Ясную Поляну на поклон к графу, Пастернаки — на отдых в Одессу. Десятилетнему Борису Рильке, в черной тирольской разлетайке, с непонятным и оттого загадочным акцентом в немецком, представляется существом из иных миров, «силуэтом среди тел». Это была первая и последняя встреча Бориса Пастернака с его кумиром, и она глубоко врезалась в память, на всю жизнь.
После двух путешествий по России Райнер учит русский язык, переводит на немецкий Достоевского и чеховскую драматургию, пишет статьи о русском искусстве, изучает иконы и историю России, и всерьез собирается перебраться туда навсегда. «О если б нам удалось наладить там жизнь! Я думаю, что это возможно, возможно потому, что я люблю Вашу страну, люблю ее людей, ее страдания и ее величие, а любовь — это сила и союзница Божья», — пишет он А. С. Суворину, владельцу газеты «Новое время», надеясь устроиться туда корреспондентом.
Но Суворин на письмо не ответил, а Рильке уехал в Париж работать над биографией Родена: он очарован, поражен его гением, становится секретарем скульптора, и русофила в его сознании вытесняет галломан. В Россию он никогда больше не вернется, в конце жизни он поселится в Швейцарии, но это совсем не значит, что все мосты сожжены, а его русский период похоронен. Он продолжится в двадцать шестом году перепиской с Пастернаком и Цветаевой, а закончится смертью Рильке.
Поэт в подарок
Утром одного мартовского дня двадцать шестого года Пастернаку попадается цветаевская «Поэма конца», и они ошеломляют его — и автор (в который раз!), и поэма. В этот же день Борис получает письмо от отца из Мюнхена и узнает, что Рильке прочитал его стихи и обрадован его ранней славой. От потрясения Пастернак отходит к окну, кажется, проходят прохожие, но он ничего не видит, он плачет. Конечно, он должен ответить Рильке. Но дипломатической и почтовой связи у Советского Союза со Швейцарией тогда не было, и для их переписки нужен посредник в третьей стране.
Райнер-Мария и Марина рифмуются, и Пастернак решает, против воли отца, претендующего на эту роль, назначить получателем-отправителем их писем Цветаеву: она в это время живет во Франции. Речь не идет о формальном транзите — прося Рильке отослать Марине что-нибудь из своих книг, Борис дарит ей виртуальную встречу со своим самым любимым поэтом. Когда Цветаева и Пастернак переписываются, а он иногда пишет ей по пять писем в день, они мечтают, что когда-нибудь будут вместе и о том, что они будут делать вместе. Для него — однозначно — поедем в Швейцарию. Для нее: «Ты думаешь — к Рильке можно втроем? И, вообще, можно — втроем? Борис, ты бы разорвался от ревности, я бы разорвалась от ревности, а м.б. от непомерности такого втроем».
«Дорогая Марина Ивановна»
Переписка Пастернака с Цветаевой начинается в двадцать втором году короткой строкой, посланной из Москвы в Берлин, — «Дорогая Марина Ивановна». «А теперь, как проститься с Вами? Целую Вашу руку. Потрясенный Вами», — и подпись. Все, что происходит между ними потом, почти полностью укладывается в формат письма, потому что их любовь в течение многих лет — это любовь-невстреча, а исписанный лист в почтовом конверте — предел их близости.
Июнь 1924 года, Пастернак — Цветаевой:
«В том, как я люблю Вас, то, что жена моей любви к Вам не любит, есть знак неслучайный и себе подчиняющий, — о если бы Вы это поняли!»
Цветаева — Пастернаку, 14 февраля 1925 года:
«1 февраля, в воскресенье, в полдень родился мой сын Георгий. Борисом он был 9 месяцев во мне и 10 дней на свете, но желание С. (муж — Сергей Эфрон) было назвать его Георгием — и я уступила.
Борис, я два года, я больше двух лет тебя люблю, — ты ведь не скажешь, что это воображение. Люблю, мне это иногда кажется пустым словом, заменим: хочу, жалею, восхищаюсь и т.д…
Ты мне насквозь родной, такой же страшно, жутко родной, как я сама, без всякого уюта, как горы».
Пастернак — Цветаевой, июль 1925 г:
«Только не оставляйте меня».
К двадцать шестому году отношения накаляются запредельно.
4 марта 1926 г:
«Марина, безднодушевный друг мой, соседняя топка житейской котельной, под теми же парами, пишите мне на вы, умоляю тебя, нам не надо взрываться».
И, если муж Цветаевой Эфрон свыкся с тем, что Марина — громадная печь, в которую нужно постоянно подбрасывать дрова, а он на растопку уже давно не годится (из его письма Волошину), то в семье Пастернаков идет речь о разводе.
Пастернак — Цветаевой, 5 мая:
«Я мог и должен был скрыть от тебя до встречи, что никогда не смогу уже разлюбить тебя, что ты мое единственное законное небо и жена до того, до того законная, что в этом слове, от силы в него нахлынувшей, начинается мне слышаться безумие, ранее никогда в нем не обитавшее».
20 апреля:
«Эту ночь я проведу с тобой. Наконец-то они разошлись по двум комнатам. О как ты чудно работаешь! Но не разрушай меня, я хочу жить с тобой, долго, долго жить.
Ты должна представить себе, как я читаю твои письма, и что при этом со мной делается. Я перестану совершенно отвечать тебе, т.е. никогда не дам воли чувству. Т.е. я буду видеть тебя во сне, и ты об этом ничего не будешь знать».
Цветаева, 28 апреля:
«Но одна просьба: робкая: хоть пусть пустой конверт, но хоть адрес твоей рукой. Не вычеркивай меня окончательно на целый год. Будь моей редкой радостью, моим скупым божеством, но — будь. Не бросай совсем, не проваливай безвозвратно в рассвет».
Май — он:
«Отдельными движеньями в числах месяца, вразбивку, я тебя не домогаюсь. Дай мне только верить, что я дышу одним воздухом с тобой и любить этот общий воздух».
Май — она:
«О, Борис, Борис, был бы ты здесь, я бы врылась в твою грудь, закрыв глаза от этого ледникового периода в груди».
В рыбацком поселке Сен-Жиль на берегу Атлантического океана, где все веет и дует, и пески, кресты, и таратайки с осликами, у Цветаевой до октября заплачено за домик. Из Парижа скоро приедет Эфрон, Марина часами ходит за детской коляской, чаша любви к Пастернаку еще не испита, и в этот момент — выстрелом без предупреждения — появляется Рильке. Марина получает от него сборник стихов и письмо. Из Швейцарии, из загадочной башни Мюзо в кантоне Вале.
Сад из роз
Для солидности башня называлась шато. Рильке нашел ее на фотографии в витрине парикмахерской, прогуливаясь жарким летом двадцать первого года по Сьерру. Аренду в сто семьдесят пять франков в месяц предложил платить миллионер, меценат и коллекционер Вернер Райнхарт. Но поэт долго не соглашался, боялся связать себя с недвижимостью и, прежде, чем принять решение, даже заболел.
Толстые каменные стены тринадцатого века, и нет ни электричества, ни водопровода. Сможет ли он пережить в них зиму, сможет ли работать? Таким же он бывал и с женщинами — отсупал в одиночество, как только дело доходило до близости, до обязательств. В башню он все-таки въехал: влюбился в чудесный сад из роз и пообещал спонсору Райнхарту, что сам будет за ним ухаживать. Он как-то писал одной женщине, что в его саду растет редкий вид роз, роза Античности, — у нее простая чашечка и цвет как у радостного, разгоревшегося пламени.
Рильке не любил горы, но он восхищался игрой света и тени на склонах, розовым закатом на вершинах, сочетанием природы, мягкого климата и культурного ландшафта Вале. Мог подолгу любоваться часовней, каскадом водопада или каменной стеной, разделяющей наделы виноградарей. Сидя у такой пригретой солнцем стены, он сочинил прекрасную элегию: «Так зачем нам скупиться, Марина? Будем щедры без оглядки. Разве мы чем-то владеем? Лишь иногда прикасаемся тихо К шеям невинных цветов». А в это время над Сьерром чешуя ящериц отталкивала солнечные лучи, а в саду Мюзо уже скалилась роза, от укуса которой он скоро умрет.
«Райнер, я хочу к тебе ради меня новой»
Вернемся к письмам. Девять цветаевских писем — с мая по август 1926 года — и полная отчаяния открытка с открытым, так и оставшимся без ответа, вопросом «Райнер, ты меня еще любишь?» хранятся в Национальной библиотеке в Берне, в Литературном архиве. На голубой почтовой бумаге, почерк без наклона, написаны по-немецки. Сильные и самоуничижающие, гордые и незащищенные, обнаженные, расхристанные, проложенные почтовыми конвертами – они лежат перед нами… Полстолетия после смерти Рильке эти письма были блокированы, по просьбе Цветаевой. Срок лишения свободы уже давно истек, но все-таки странно подглядывать в замочную скважину чужой души, даже с ее высочайшего разрешения!
Первое письмо, 9 мая 1926 г, ответ Цветаевой Рильке:
«Знаешь ли ты, почему говорю тебе Ты и люблю тебя и — и — и Потому что ты — сила. Самое редкое. Ты можешь не отвечать мне, я знаю, что такое время, что такое стихотворение. Знаю также, что такое письмо».
13 мая:
«Милый, я очень послушна. Если ты мне скажешь: не пиши, это меня будоражит, я очень нужен себе. Я все пойму и стерплю».
Он действительно был нужен себе: без справки от врача, на уровне ощущений он пытался донести это до Марины, но она поняла это как отстранение, как душевную скупость имущего, а он был слаб на чувства — он болел, очень страдал физически и еще больше, чем обычно, размышлял о смерти. Диагноз никак не могли поставить и в санаториях, куда он получает Маринины письма, лечили электромагнитными волнами — лучше от них, увы, не становилось.
«Любимый! Хочу послать тебе одно слово, может быть, ты его не знаешь. Больно — вот правдивое слово, больно — вот доброе слово, больно — вот милостивое слово. Первая собака, которую ты погладишь после этого письма — я. Обрати внимание, как она посмотрит на тебя».
На элегию (Рильке сочинил ее для Марины в июне) Цветаева ответила болью. Наверное, это была боль одиночества, непризнания, унизительной нищеты эмиграции и чувства, что где-то за версты есть близкий и родной человек, но их разделяют четырехтысячники. Со стихотворением Рильке она не расставалась, срослась с ним, как с сиамским близнецом, и много лет никому о нем не рассказывала, даже Пастернаку. Даже на пике их почтово-виртуальной любви. Кстати, такой прекрасной элегии, которую Рильке сочинил Цветаевой, он не писал никому. Марина много для него значила.
«Твоя Элегия. Райнер, всю свою жизнь я раздаривала себя в стихах — всем. Поэтам — тоже. Но я давала всегда слишком много, я всегда заглушала возможный ответ. И вот, Райнер, твое стихотворение. Ах, люблю тебя, я не могу назвать это иначе, первое явившееся и все же первое и лучшее слово».
14 июня:
«Слушай, Райнер, ты должен знать это с самого начала. Я — плохая. Борис — хороший. Борис подарил тебя мне. И, едва получив, хочу быть единственным владельцем. Довольно бесчестно. И довольно мучительно — для него».
Следующее письмо Цветаевой — надлом в их отношениях. 2 августа:
«Райнер — только не злись на меня, ведь это же я, я хочу с тобой спать — заснуть и спать. Просто — спать. И больше ничего. Нет, еще: голова зарыта в твое левое плечо, рука вокруг правого — и больше ничего. Нет, еще: и в глубочайшем сне знать, что это ты. И еще: как стучит твое сердце. И — целовать сердце. Иногда я думаю: я должна пользоваться той случайностью, что я еще (все-таки!) — тело».
Сколько ей лет в двадцать шестом году? Тридцать с небольшим.
Можешь не отвечать — продолжай целовать.
А он и не ответит больше. И даже не поцелует. Не выдержав напряжения, она посылает еще одно. 14 августа:
«Райнер, этой зимой мы должны встретиться, где-нибудь во французской Савойе, совсем близко к Швейцарии, где-нибудь, где ты еще никогда не был (есть ли такое „никогда“? сомневаюсь). Так долго, как тебе захочется: так коротко, как тебе захочется».
Как только цветаевские письма становятся слишком откровенными, Рильке перестает отвечать, хотя по-прежнему много пишет — и друзьям, и бывшим возлюбленным, в том числе и Лу Саломе. Всего в его корреспонденции около пятнадцати тысяч писем, совсем разных — есть очень выдержанные в стиле, продуманные, а есть написанные на одном дыхании.
Любовных писем очень много: он был невероятно эмоционален и быстро заводился, как и Марина, но есть послания, в которых он отступает. Приходит момент – на него предъявляют права, и тогда он мастерски запускает свою теорию интранзитивной любви. Она о том, чтобы давать любимому ту свободу, в которой тот нуждается, и то одиночество, которое ему необходимо. И не надо пытаться никого к себе привязать.
Но Цветаева не отпускает. 22 августа:
«Ты думаешь, я верю в Савойю? Да, как и ты, как в Царство Небесное. Когда-нибудь… (Как? Когда?) Что видела я от жизни? Вся моя молодость (начиная с 1917 года) — черная работа. Москва? Прага? Париж? Сен — Жиль? Все одно. Всегда плита, метла, деньги (их отсутствие). Никогда нет времени. Ни одна женщина из твоих знакомых и подруг не живет так, не смогла бы так жить.
Райнер, совершенно серьезно: если ты действительно хочешь увидеть глазами, ты должен действовать, а именно „Через две недели я буду здесь и здесь. Приедешь?“ Это должно исходить от тебя. Так же, как и число. И город. Взгляни на карту, может, лучше большой город? Подумай. Маленькие города иногда сводят с ума. Да, и еще: денег у меня нет, все, что я зарабатываю — как только получаю — исчезает, хватит ли у тебя на нас двоих? Райнер, я пишу, и мне становится смешно: более чем странный гость!»
В октябре, вернувшись с моря в Париж, она посылает ему открытку, с новым парижским адресом. Всего несколько слов — «Райнер, ты меня еще любишь?». Райнер не ответил: по осени он укололся шипом розы в саду Мюзо, и вскоре врачи диагностировали острую лейкемию, осложненную заражением крови. А тридцать первого декабря, прямо к праздничному столу, Марина получает известие от друга — Рильке умер. Но Цветаева не отпустит его и после смерти — она пишет: «Любимый, если ты умер, нет смерти, нет и жизни. Что еще? Городок в Савойе — когда? Любимый, люби меня по-другому и больше, чем других». Странное, почти бессвязное письмо с новогодними пожеланиями тому, кто уже поднялся над самыми высокими вершинами Вале, она посылает в Москву — Пастернаку.
Эпилог
Райнер Мария Рильке похоронен в церкви в Рароне, недалеко от Сьерра и башни Мюзо. На надгробном камне выбиты слова: эпитафия, которую он сочинил сам, конечно, в стихах. Но она не о нем, она — о розе.
Выставка «Rilke und Russland» («Рильке и Россия»)
Международный выставочно-исследовательский проект, с 14 сентября по 10 декабря 2017 года.
В России и Украине Райнер Мария Рильке вместе с Лу Андреас-Саломе побывал два раза, в 1899 и в 1900 гг. Для истории немецкоязычной и русскоязычной литературы эти поездки оказались воистину судьбоносными. Для лично Рильке они стали переживанием, открывшим его глаза на окружающий мир, пробудившим дремавшие творческие силы. С тех пор русские «следы» стали неотъемлемой частью его поэзии. До самого конца жизни Россия оставалась для Рильке мистическим местом и «духовной родиной».
В рамках международной российско-немецко-швейцарской выставки впервые систематизированы и представлены свидетельства этой таинственной связи: дневники, документальные источники и фотографии из Германского литературного архива (Deutsches Literaturarchiv), Швейцарского Литературного архива (Schweizerisches Literaturarchiv), Архива Рильке в г. Гернсбах (Rilke-Archiv Gernsbach), частного архива Лу Андреас-Саломе в Гёттингене, а также письма из российских архивов и частных собраний.
Сопроводительный текст к каталогу экспозиции написала известная швейцарская писательница и знаток России Ильма Ракуза (Ilma Rakusa). Обрамляют выставку фотографические работы Мирко Кризановича (Mirko Krizanovic) и Барбары Клемм (Barbara Klemm), а также документальный фильм Анастасии Александровой.
В Швейцарии выставка пройдет в залах Швейцарского Литературного архиваВнешняя ссылка и в цюрихском музее «StrauhofВнешняя ссылка», в рамках которого, в качестве дополнения к теме России и Рильке, будут документально проиллюстрированы связи с Россией швейцарских писателей Блёза Сандрара (Blaise Cendrar, 1887-1961) и лауреата Нобелевской премии Карла Шпителлера (Carl Spitteler, 1845-1924). Куратор экспозиции: др. Томас Шмидт (Dr. Thomas SchmidtВнешняя ссылка), «Deutsches Literaturarchiv Marbach».
Часы работы:
Среда-пятница с 12.00 до 18.00, четверг в музее «Strauhof Zürich» до 24.00, суббота и воскресенье с 11.00 до 17.00. Вход в Национальную библиотеку бесплатно, в музее «Strauhof» 10 шв. фр. / со скидкой 6 шв. фр.
В соответствии со стандартами JTI
Показать больше: Сертификат по нормам JTI для портала SWI swissinfo.ch
Обзор текущих дебатов с нашими журналистами можно найти здесь. Пожалуйста, присоединяйтесь к нам!
Если вы хотите начать разговор на тему, поднятую в этой статье, или хотите сообщить о фактических ошибках, напишите нам по адресу russian@swissinfo.ch.