Как конгресс в Лозанне изменил протестантскую традицию  

Лозаннский конгресс по всемирной евангелизации 1974 года заново сформулировал роль христианства в Латинской Америке, Африке и Азии. Gaetan Bally / Keystone

Проведённый в самый разгар холодной войны на берегу Женевского озера, Лозаннский конгресс по всемирной евангелизации собрал церковных лидеров и богословов из 150 стран и заново сформулировал роль христианства в Латинской Америке, Африке и Азии.

На несколько дней летом 1974 года центром христианского мира стала Лозанна. Именно здесь, на берегу Женевского озера, появился так называемый Лозаннский завет (Lausanne Covenant) — документ, который стремился по-новому сформулировать протестантское богословие на основе объединения веры и социальной ответственности.

Но даже спустя полвека наследие того исторического конгресса продолжает раскалывать евангельское движение на тех, кто принимает его понимание веры как обязательства участвовать в общественных преобразованиях (позиция, которую сегодня преимущественно продвигают церкви стран так называемого «глобального юга»), и на тех, кто остаётся приверженцем традиционного евангелизма, сосредоточенного на индивидуальном обращении к Богу и на миссионерской деятельности (позиция, характерная для так называемого «глобального севера»).

«Возможно, Лозаннский конгресс стал первым признаком того, что в среде консервативных протестантских кругов традиционное доминирование США — как в отношении людей, так и в отношении идей — впервые начинает всерьёз ставиться под вопрос. Однако конгресс лишь задал рамки дискуссии, но не завершил её, и эта дискуссия продолжается до сих пор», — подчёркивает Брайан Стэнли (Brian Stanley), почётный профессор Эдинбургского университета, специалист в области истории мирового христианства.

Швейцария в центре мира

Решение провести конгресс в Лозанне стало жестом, значение которого выходило далеко за пределы религиозной сферы. Помимо официального объяснения (Лозанну называли «мирной, нейтральной территорией, в самом сердце Европы») выбор этой площадки всего в нескольких километрах от Женевы, где находилась штаб-квартира Всемирного совета церквей (World Council of Churches, WCC), межцерковной организации, объединяющей христиан примерно из 120 стран, стал и политическим сигналом. Он подчёркивал нарастающее богословское и институциональное недовольство курсом WCC — прежде всего его усиленной политической вовлечённостью и, как считали многие, ослаблением степени приверженности Совета традиционному евангелизму.

Читайте также:

Такой выбор отражал позицию той части протестантского мира, которая всё громче ставила под вопрос авторитет ведущих межцерковных институтов, сформировавшихся вокруг WCC. К ним относились, прежде всего, структуры и комиссии WCC, занимавшиеся экуменическими инициативами, социально-политическими программами, поддержкой освободительных движений в странах Африки и Латинской Америки и выработкой общей церковной позиции по международным вопросам. Именно против этого общего направления — а не против отдельных учений — и выступали сторонники классического евангелизма.

По словам Брайана Стэнли, накануне Конгресса в качестве места его проведения рассматривались разные варианты, но в итоге решающим оказался символический потенциал, связанный с Лозанной. «Британцы хотели чего-то простого и недорогого, вроде летнего лагеря, но отказались американцы. Обсуждали Рим, но он был быстро отклонён по очевидным причинам, равно как и Амстердам, Стокгольм и Брюссель, — говорит Брайан Стэнли. — Подозреваю, что Лозанну выбрали в качестве жеста в сторону Всемирного совета церквей в Женеве, мол, смотрите, самые широкие круги глобального протестантизма больше не признают вашего лидерства».

Лозаннское движение

В течение десяти дней, наполненных дискуссиями, молитвами и богословскими размышлениями, христианские лидеры обсуждали в нейтральной стране, которая в условиях холодной войны воспринималась как пространство, позволяющее свободно вести духовные дискуссии и служившее связующим звеном между Востоком и Западом, роль веры в меняющемся мире. В ситуации холодной войны и на фоне глубоких перемен, начавшихся в мире после событий 1968 года и затронувших политическую, социальную и культурную жизнь множества стран, Конгресс заново переосмыслил само понятие христианской миссии.

Концепция «Всеобъемлющей миссии» стремилась интерпретировать Евангелие исходя из опыта бедных и угнетённых народных масс. Keystone / AP

Кроме того, он положил начало «Лозаннскому движению», объединяющему религиозных лидеров, учёных и самые разные структуры и организации на базе идеи деятельной, глобальной и политически переосмысленной веры. Выстроенное вокруг региональных и тематических инициатив, движение вышло за пределы Европы и Северной Америки, упрочив своё влияние прежде всего в странах «третьего мира» (понятия «глобального юга» тогда ещё не было), там, где протестантизм искал новую дорогу, по которой жители бедных кварталов тоже могли прийти к своему храму.

В последующие десятилетия на базе этого движения сложились три различные — и порой конкурирующие — модели того, что означает «жить по Евангелию». Одна из них делает акцент на практической деятельности (evangelism) и на предполагаемом духовном результате этой деятельности (conversion, личное обращение к Богу). Эта модель до сих пор сильна в традиции США. Вторая модель делает акцент на общественных преобразованиях; на неё ориентируются многие церкви стран Латинской Америки и Африки. Третья модель связана с так называемым Prosperity Gospel или «Евангелием процветания», увязывающим божественное благоволение с материальным успехом. Она в тот период распространялась по всему миру.

«Лозаннский завет»

Главным итогом Конгресса стал «Лозаннский завет» (Lausanne Covenant), документ, подготовленный комитетом под руководством британского богослова Джона Стотта (John Stott) и отражающий, среди прочего, богословские идеи латиноамериканских и африканских церквей. В нём утверждалось, что христианская миссия должна объединять евангелизацию и социальную ответственность, порывая с доминировавшей до того момента моделью, основанной на прозелитизме, то есть сосредоточенной исключительно на обращении людей в веру без внимания к социальному и политическому контексту. Модель, позже получившая название «Всеобъемлющая миссия» (Integral Mission), была сформирована латиноамериканскими богословами, такими как Рене Падилья (René Padilla, род. 1932 г.) и Самуэль Эскобар (Samuel Escobar, 1934–29 апреля 2025 года), адаптировавшими протестантизм к реалиям Латинской Америки, определяющими для которых были бедность, военные диктатуры и социальная несправедливость.

Читайте также:

По словам Самуэля Араужу (Samuel Araújo), аспиранта факультета религиоведения Католического университета в Сан-Паулу (PUC São Paulo, Бразилия), концепция «Всеобъемлющей миссии» стремилась отвечать на те же вызовы, что и католическое «Богословие освобождения», возникшее в Латинской Америке в конце 1960-х годов в качестве движения внутри Католической церкви, которое пыталось интерпретировать Евангелие исходя из опыта бедных и угнетённых народных масс. Под влиянием методов социального анализа, разработанных марксистской мыслью, многие представители этого направления рассматривали неравенство через призму классовой борьбы. Именно поэтому критики — прежде всего в консервативных кругах — обвиняли движение в политизации религии и сближении христианства с левыми идеологиями.

Кафедральный собор Лозанны, Нотр-Дам является очень интересным памятником готической архитектуры, построенным в 13 веке. Keystone

«В этом смысле «Лозаннское движение» действовало как катализатор процесса обмена идеями внутри латиноамериканского богословия, на базе которого и выросла концепция „Всеобъемлющей миссии“, — поясняет Самуэль Араужу. — Это движение было особенно важным для латиноамериканского протестантизма, который стремился обрести самостоятельную идентичность и освободиться от богословских моделей Запада и больше не зависеть от католической по своей природе социальной мысли. Сторонники „Всеобъемлющей миссии“ настаивали на вере, основанной на Писании и общинной солидарности и обращённой к людям, вытесненным на периферию общественной жизни».

По словам социолога и религиоведа Умберто Рамуша (Humberto Ramos) из Федерального университета Сан-Карлоса (Federal University of São Carlos, Бразилия, UFSCAR), теологи Самуэль Эскобар и Рене Падилья смогли привнести в протестантское учение богословскую энергетику Латинской Америки, сохранив при этом евангельский фокус Конгресса. «Они не стали отвергать центральную цель Конгресса, а именно дать его участникам возможность ещё раз подтвердить свою приверженность всемирной евангелизации и миссионерскому рвению. Но при этом они переосмыслили и расширили эту цель. Они утверждали, что евангелизация должна учитывать постулаты справедливости и социальных преобразований, и что они являются интегральными элементами этой миссии»,

Почему Лозаннский завет до сих пор вызывает разногласия

«Лозаннский завет» вызвал серьёзные богословские разногласия как раз в то время, когда в евангельском мире начали усиливаться консервативные течения и движения, ориентированные на так называемое «богословие процветания». «Идея „Всеобъемлющей миссии“, которую продвигали Рене Падилья и Самуэль Эскобар, была воспринята большинством лидеров евангельского движения из США крайне прохладно. Идеи латиномериканских теологов не совпадали с тем представлением об идентичности евангельского христианства, которое тогда пытался сформулировать Всемирный евангелический альянс (World Evangelical Alliance), и поэтому со временем концепция „Всеобъемлющей миссии“ оказалась на периферии», — отмечает Филипп Гонсалес (Philippe Gonzalez), профессор религиоведения Лозаннского университета.

По мнению многих экспертов и исследователей, Лозанна стала не просто религиозным Конгрессом, но отправной точкой глобальной дискуссии о том, что означает вера в современном мире — и прежде всего для богословов Африки, Латинской Америки и Азии. «Для большинства евангельских церквей этих трёх континентов Лозаннский завет стал знаком того, что евангелисты Северного полушария впервые оказались готовы признать: „социальная ответственность“ есть не просто добавка к Евангелию, но его неотъемлемая составная часть», — подчёркивает Брайан Стэнли. При этом со стороны консервативных протестантских групп внутри всего Лозаннского движения критика в адрес Завета звучит и по сей день.

Лозанна, город на берегу Женевского озера. Keystone / Laurent Gillieron

Манильский конгресс 1989 года (Лозанна-2) и Кейптаунский конгресс 2010 года (Лозанна-3), показали, что в мире происходит процесс возвращения основного акцента к традиционному евангелизму и вопросам нравственного учения, что свидетельствовало о продолжающемся влиянии на протестантизм западных традиций. «Лозаннский завет» дал социально-ориентированной вере мощный импульс, тем не менее последующие Форумы вновь сместили центр тяжести в сторону прозелитизма, ортодоксии и миссионерству, тем самым разногласия между идеалами социальных преобразований и доктринальной чистотой остаются источником до сих пор неразрешенных противоречий. Как отмечает Брайан Стэнли, спустя пятьдесят лет Лозанна по-прежнему отражает центральный парадокс мирового протестантизма: движение, возникшее под знаменем единства, оказалось разделено вопросами, связанными с верой, политикой и властью.

Русскоязычная версия материала создана с использованием искусственного интеллекта, адаптирована для целевой аудитории и прошла редакционную обработку журналистами SWI swissinfo.ch (ИП / НК / АП).